 |
Фрагмент пятый
Хорошо памятны многие
интерпретации под управлением Фуртвенглера,
хотя и не в каждом его концерте все было
великолепно до конца. В частности, вспоминается
премьера одного из современнык сочинений.
Исключительно трудное, оно требовало больше
времени для репетиций, чем это было возможно.
Сыграв начерно всю пьесу, Фуртвенглер начал
тщательно работать над ней, нота за нотой.
- Это фа-диез? - спрашивал музыкант.
Фуртвенглер, сверясь с партитурой, говорил:
- Да, а в чем дело?
- Будет звучать фальшиво.
Каждую секунду кто-нибудь прерывал
Фуртвенглера вопросом: "Здесь у меня в такте
семь восьмых. Это верно?" - "Это
шестнадцатая?" - "А как, собственно играть
pizzicato и агсо одновременно?" - и т. д., и т. д.
Пытаясь что-то объяснить, Фуртвенглер только
больше запутывался.
Всю вторую половицу дня к вечер он
посвятил изучению партитуры. Мне тоже разрешили
заглянуть в нее. На следующее утро мы опять
репетировали, но произведение показалось нам
лишь сложнее.
- Давайте играть хотя бы вместе, - закричал
Фуртвенглер после того, как мы повторяли пьесу
снова и снова. - Вы понимаете, что у нас осталась
только одна дневная репетиция и что на концерте
придет сам композитор?
Наспех лозавтракав, мы вновь собрались
в филармонии.
- Господа, - объявил Фуртвенглер, - только что я
получил замечательные известия из Вены.
Композитор не приедет. Он шлет самые лучшие
пожелания.
- Браво! Чудесно! - завопило множество ликующих
голосов.
- Это еще не все, - продолжал Фуртвенглер. - Мы,
конечно, стараемся сделать все, что в наших силах,
но одновременно я хочу сообщить вам, что наша
партитура этого произведения - единственная
здесь. Вторая имеется только у композитора.
Мы прошли остальную часть программы,
состоявшую из обычного репертуара, и в
жизнерадостном настроении закончили репетицию,
не слишком потрудившись над новым сочинением.
На следующий день музыканты явились на
концерт намного раньше обычного, чтобы повторить
свои партии. Пьесы, предшествовавшие премьере,
были сыграны так, как будто на уме у нас было
что-то совсем другое. Настала очередь мировой
премьеры. Словно в тумане, нам виделось
встревоженное лицо Фуртвенглера, и оркестр
нырнул в неведомые глубины.
С самого начала у меня возникло
странное ощущение скачки на спине галопируюшего
жирафа. Какие-то таинственные авуки оркестра,
казалось, исходили от сотни чревовещателей.
контрабасы звучали, как альты, фаготы - как
флейты. Секунды казались часами, когда
исполнение словно катилось, рассыпаясь на коду. В
отчаянии каждый из музыкантов пытался сохранять
ансамбль, уже совсем не обращаясь за помощью к
Фуртвенглеру. Сам он был безнадежно растерян.
Завершение исполнения началось очень
постепенно: музыканты умолкали один за другим,
пока "действующими" не остались только
лирижер и несколько одиноких инструментов. В это
мгновение по непонятной причине вступила группа
медных. Мощь ее звучания была поистине сказочной,
а внезапность вступления застала всех врасплох.
Мы схватили свои инструменты и
мужественно, с ожившей належдой присоединились к
медным. Невероятный шум длился не слишком долго,
и вскоре после нескольких предсмертных судорог
все кончилось.
Невозможно было вынести ужасную
тишину, наступившую вслед за этим внезапным
концом. Свист, хлопки и мяуканье принесли нам
даже облегчение. Среди аплодировавших заметил
двух известных музыкантов. После концерта я
услышал, как они говорили: "Публика слишком
глупа, чтобы понять это". - "Так же, как и
вы", - подумал я.
(продолжение следует)
|
