|
Когда не нужна хореография,
приглашают дорогого кутюрье
В Петербурге прошли гастроли балета
Большого театра
В то время, как московская
публика штурмовала Большой, желая лицезреть
питерские балетные чудеса, в самом Петербурге
Мариинский театр тоже не пустовал. О том, что
происходило там, с обозревателем "Русского
Телеграфа" ПАВЛОМ
ГЕРШЕНЗОНОМ беседовал балетный критик ПОЭЛЬ
КАРП
- Большой театр
гастролировал в Питере. Каковы ваши впечатления?
Что такое Большой театр сегодня?
- Большой театр - часть нашей большой страны.
Едучи как-то в театр, я купил газету "Русский
Телеграф". На первой странице кто-то писал:
раньше считалось, что нужна идея, а теперь поняли,
что качество. Автор убежден, что он не такой, как
те, прежние. А на деле такой же, потому что, как
идея не доходит без качества, качество не
приходит без идеи. Сегодня Большой (как и
Мариинский) хочет создать качество без идеи. И
хотя в труппе есть способные люди, в основном
мужчины, этого мало. Они должны пробиваться
сквозь груз, позволю себе сказать, безыдейности.
- О какой идее вы говорите?
- О какой-нибудь. Мне все равно, какой. Искусство
станет нужно мне, зрителю, когда оно будет нужно
ему, художнику. А иначе оно не нужно никому.
- Вы считаете, что Большому искусство
сегодня не нужно?
- Сегодня, к сожалению, в большой мере это
"искусство для глав искусства". Зачем балет?
- потому что в приличной стране он должен быть -
при царе был, при советской власти был. Можно
дипломатов водить. Так они балет и душили.
Мариинский придушили раньше - уже лет тридцать
пять назад. А Большой как-то сумел выжить, потому
что Сталин в Москве умер, а в Ленинграде он не
умирал. Поэтому Большой театр немного продлил
себе жизнь. Но потом и там все пришло к тому же,
хотя и несколько другим путем.
- А если конкретней?
- Пожалуйста, я видел балет "Спартак". И
если говорить об общем духе танцевания, мне
показалось, что этот балет артистам не нужен.
Лиепе, Васильеву, тогдашнему кордебалету он был
нужен. Я не знаю, задумывались ли они над тем, что
танцуют. Лиепа понимал - он был человек неглупый.
Но они чувствовали, что это их участие в очень
большой жизни, которая по ту сторону рампы. А
сегодня нет этого. Выходят красивые мальчики,
достаточно квалифицированно двигаются, прыгают,
но все - ни к чему.
- Им не нужен "Спартак" - может, им нужно
что-то совсем другое?
- Это и была моя первая мысль. Когда я посмотрел
спектакль, я подумал: почему это происходит?
Потому ли, что Григоровича нет в театре, и он не
держит все это своей жесткой рукой, или потому,
что Басаев, Дудаев - это не герои сегодняшних
артистов, тогда как венгры и чехи воспринимались
в прошедшие времена иначе? В премьерных
"Спартаках" были эти ассоциации, а сегодня
их нет, и плевать артисты на все это хотели.
-
Вам не кажется, что ассоциации с
Чехословакией 1968 года вы навязываете молодым
Васильеву и Лиепе?
- Я не знаю, думали ли они об этом. Я только
говорю, что то был спектакль об империи и о людях,
которые не хотели в империи жить.
- Может быть, из этого следует, что
историческое время балета "Спартак"
закончилось?
- Вот и я думал после первого спектакля, может
быть историческое время "Спартака" для
России кончилось?
- Но, может быть, и художественное время его
кончилось? И все это не проблема труппы Большого
театра, а проблема самого балета "Спартак"?
- Повторяю: это и была моя первая мысль, но они
тут же ее опровергли.
- Каким образом?
- Следующим спектаклем --"Укрощением
строптивой". Там нет этой темы, там вообще нет
никакой политики, там речь о другом. Но опять...
мне не хочется пользоваться словом
"небрежность" - это не небрежность, они все
могли бы сделать... Я говорю о приблизительности.
Нет четкости акцентов, нет содержательного
движения в речитативах. Ведь этот балет -
поразительно смешные и завлекательные обмены
танцевальными речитативами! А здесь было скучно.
Совсем другим был этот спектакль в оригинальном
исполнении: все что хотите про него можно
сказать, но это не было скучно!
- В чем проблема?
- Проблема в том, что, не имея содержания,
искусство не может найти форму. В этом суть. Но
когда артисты Большого начинают танцевать
пародии Ратманского, все меняется.
- Вы считаете это пародиями?
- Конечно. "Прелести маньеризма" -
бесспорно. "Сны о Японии" - более сложный
случай. То, что делают Фадеечев, Ананиашвили, - это
"японизмы", но Уваров, показывающий нам, как
русский парень изображает японца, - не хуже, если
не лучше. Так вот, когда они делают Ратманского,
начинает казаться, что это другая труппа. И что
прикажете думать: что Филин, Уваров, Фадеечев -
замечательные артисты, а остальные плохие? Да
нет. Я так не думаю: по физическим данным те тоже
неплохи. Но почему это так странно
распределяется по спектаклям? Здесь
выразительность, точность, ирония, ум. Там... При
том, что я не считаю сочинения Ратманского очень
значительными. Это наброски, сделанные с
прекрасным чувством стиля, с чувством юмора. Но я
еще не рискую сказать, что Ратманский -
балетмейстер крупный. Я могу сказать, что это
хореограф культурный, и люди его сочинения
исполняют заразительно. Я уж не говорю про
Терехову, которая в этих балетах была просто
превосходна. Кстати, вот вам артистка, четверть
века проработавшая в Мариинском, и все
вышеперечисленные качества в случае с Тереховой
были видны давным-давно: с одной стороны, танцевальная форма и технические
возможности, с другой - дарование комедийной
танцовщицы. Но никто об этом не подумал. И не одна
она была в таком положении. Все ее сверстницы
оказались в той же ситуации: они получили от
Советской власти все почетные знаки - все было
очень благополучно. Не было только
художественного результата, сообразного их
дарованиям. Все, что происходит сегодня в
Большом, близко к этой ситуации. Да, есть люди, они
могли бы, если бы их направить в сторону
настоящего искусства.
- А где оно, настоящее искусство?
- Вот я вам и говорю, даже в миниатюрах
Ратманского - это настоящее искусство. Может быть
небольшое. Но в искусстве важна подлинность.
Масштаб определяется потом.
- В остальном вы подлинного искусства не
увидели?
- Я увидел его еще в том, как Светлана Лунькина
танцевала "Жизель". Это тоже настоящее
искусство, и это хорошая девочка, если ее не
развратит успех, достигаемый вне потрясения у
незаинтересованного зрителя. Не у президента, не
у клакера, а у того человека, который любит балет
и ходит в него. Но беда в том, что такой человек
сегодня не может пойти в балет, потому что это ему
не по средствам.
- Хорошо, может быть вы пройдетесь по
названиям, показанным на гастролях?
- Можно по каждому, но куда идти - вот вопрос. Два
спектакля тридцатилетней давности. Два - старая
классика, в одном случае, слегка подправленная
("Жизель"), в другом ("Лебединое озеро") -
ну, это тяжелый случай...
- Григорович полностью сменил классический
ландшафт в Большом, переставив практически все
спектакли. Сейчас началась новая ревизия. Каждый
новый глава Большого балета начинает с
перестройки фундамента.
- Ваша концепция неверна. Мы считаем
сосредоточение Григоровича на пересмотре
классики моментом его слома (не будем сейчас
выяснять, кто в этом виноват). Правку
классического репертуара он начал довольно
поздно. Не считая "Спящей красавицы" 1963 года,
с которой началась его работа в Большом, он
поставил два классических спектакля - но
совершенно иначе, чем последующие -
"Раймонда", "Баядерка", "Дон Кихот".
Он сделал "Щелкунчик" в 1964 и "Лебединое"
в 1969 - спектакли совсем другого рода. Это был
именно Григорович, а не отредактированный
Петипа. Это надо различать. Принято писать:
"Лебединое озеро" Григоровича, 1969 год. Но это
попросту вранье. В 1969 году Большой театр на
генеральной репетиции действительно показал
"Лебединое озеро" Григоровича - потрясающий
спектакль и, по-моему, лучшее, что поставил
Григорович в своей жизни.
- Тем не менее, лебединая картина Иванова им
была сохранена.
- Это был спектакль, опирающийся на открытия
Иванова и Петипа и додумывающий эти открытия в ХХ
веке. "Лебединое" Иванова - Петипа был
гениальный спектакль, но не вполне сознававший
свою гениальность. А Григорович, позволю себе
сказать, довел его до самосознания. И когда
Фурцева увидела и поняла, о чем тут речь, она
запретила показывать спектакль в таком виде, и он
пошел изуродованным по ее указаниям. Он уже не
отличался ни от "Лебединого озера" Сергеева,
ни от спектаклей других возобновителей: ну так,
поновее, покультурнее, быть может. А то
"Лебединое" было потрясающе. И когда
происходил запрет этого спектакля, я помню, как
несколько композиторов пытались объяснить
Фурцевой, что написал Чайковский. Но артисты
Большого театра спектакль не защищали. Им было
все равно. А когда в 1961 году в Ленинграде
уничтожали "Легенду о любви" того же
Григоровича, то артисты стояли насмерть. Ирина
Колпакова возражала всем начальникам, которые
приходили его душить. Трагическая история
"Лебединого" в Большом стала первым толчком
к разладу Григоровича и труппы. Так или иначе,
Григорович не начинал с пересмотра классики. Он
начинал с того, что ставил свои спектакли. А
Васильев начинает с пересмотра классики.
- Вы думаете, эта практика порочна? Вы
считаете, что Васильев должен был начать с
постановки собственных балетов?
- Я не уверен, что Васильеву вообще надо ставить,
хотя танцовщику такого дарования простительно
все. Васильев занял административный пост. Очень
может быть, что он прекрасный администратор. Но
зачем директору театра ставить балеты?
- Тем не менее, он переделал "Лебединое
озеро" и подретушировал "Жизель". Давайте
поговорим о них.
- "Жизель" он почти не тронул: в первом акте
заменил вставное pas de deux, назвав его pas d'action...
- Хотя никакого action там нет...
- Это так: танцуют четыре девочки и четыре
мальчика. Мальчики танцуют легко и изящно. Можно
и так, а можно этого не делать... Увеличена роль
Ганса, как и имя его удлинено - Илларион. В этом
страшного ничего нет, если бы не две верхние
поддержки на переднем плане, когда Илларион
поднимает Жизель...
- Это преступление против "Жизели"?
- Если никто не убит и не обворован - это не
преступление. Просто это меняет характер
отношений Ганса и Жизели. В том спектакле,
который сочинил Перро и танцевала Карлотта
Гризи, таких отношений не было и быть не могло.
Если бы Васильев поставил на эту музыку другой
балет, вполне могли бы быть и другие отношения.
Ходите на голове, если делаете свою вещь. Но если
вы вторгаетесь в готовую, нужно хоть как-то
считаться с предшественниками. А вот когда былое
хореографическое содержание игнорируется, а
нового нет, тогда нужны какие-то дополнительные
средства. Тогда приглашают дорогого кутюрье, и он
шьет дорогие костюмы. Знаменитый кутюрье
прекрасно понимает, как одеть
людей для светской жизни. А балет - не светская
жизнь. И когда есть стремление превратить балет в
светскую жизнь, ввести сцену в круг этого
собрания, тогда и выходит друг графа Альберта в
феске и с серьгой в ухе. Возможно такое? - может
быть. Но зачем? Мы хотим искусство извлечь из
жизни и вынести на сцену. А здесь все тот же
старый советский способ: вынесем жизнь на сцену.
Конечно, жизнь не в ее грязи, не подножный
реализм, а высокий реализм наших идеалов. Прежде
это был социалистический реализм, а теперь это
модный кутюрье... Только что я прочитал в какой-то
статье, что Ульяна Лопаткина спасла "Лебединое
озеро" от нафталина, которым его посыпал
Константин Сергеев. Оставим в покое Лопаткину -
мы говорим сейчас о Большом театре. Признаюсь, я
не защитник сергеевских редакций, я все время
полемизировал с ним по поводу его правок и замен.
Можно говорить о том, что он сделал так, а что не
так. Но будем справедливы, Сергеев понимал: то,
что сделал Лев Иванов - нельзя ломать. Он это
сохранил, и кое-что еще важное сохранил для
конструкции спектакля. Да, нафталин: но из этого
нафталина мы все-таки достаем мех, который
сохранился благодаря нафталину! Воротник-то цел!
А вместо этого нам пытаются объяснить: смотрите,
как здорово! Мы разрезали вашу шубу и пришили ваш
мех в виде хвостика! Я имею в виду "Лебединое
озеро" Владимира Васильева.
И тут я должен сказать, что ходил смотреть балет
Большого театра с бесконечным сочувствием. Даже
"Спартак" и "Укрощение строптивой" у
меня вызывали сострадание. Мне не хотелось бы,
чтобы мои впечатления от "Лебединого озера"
Васильева перевесили мое сочувствие к театру,
потому что мне кажется, что даже "Лебединое
озеро" - не повод плясать на тризне. Тем не
менее, "Лебединое озеро" стало для меня
тяжелым ударом. Я не ожидал,
что можно вот так. Старое, конечно, устаревает. Но
искусство не делится на старое и новое. Оно
делится на то, которое уже есть, и то, которое мы
хотим создать. Я за то, чтобы создавать как можно
больше и даже за то, чтобы потеснить то, которое
есть, - и дай бог! Но потеснить в честном
соревновании, а не в уничтожении. Если вы хотите
писать лучше, чем Толстой и Гоголь - валяйте! Но
только не сжигайте Толстого и Гоголя. Вот
нехитрая мысль. Можно что угодно говорить про
Григоровича, можно что угодно говорить про
Якобсона, но когда они показывали свои новые
работы - зал стоял!
- А сегодня триумфа не было?
- Откуда же ему быть, если все решается просто:
"Лебединое озеро" уже есть, а мы сделаем его
еще лучше. Васильев ведь абсолютно
чистосердечен. Я бы не хотел, чтобы вы принимали
сказанное за стремление изобразить Васильева
неким злодеем. Он исполнен самых лучших
побуждений. Просто... как бы это лучше сказать... у
него другая профессия. Когда президенту Ельцину
предлагали назначить Васильева руководителем театра, ему не
объяснили, что есть люди, которые танцуют, а есть
люди, которые сочиняют балеты. Я вообще не
убежден, что театром должен руководить человек,
который сам сочиняет балеты. Господь Бог дал
Васильеву поразительный талант - но один. А мы
хотим, чтобы огромных талантов у него было два. Но
на моей памяти только у Вахтанга Чабукиани было
два этих таланта. У Васильева двух талантов нет, и
не будем его за это ругать. Он полон лучших
намерений, но известно, куда приводят благие
намерения. Мы говорим о
Большом театре, но перед глазами надо держать
оба: и Большой, и Мариинский. При всем их различии
они братья. У Мариинского есть только одно
преимущество - историческое. Мариинский театр
есть родина русского балета, но поскольку во всем
мире балет в ХХ веке рождался
почти заново, то он и родина мирового балета. От
этого никуда не денешься.
- Вы считаете, что эта генетическая
особенность и спасает сегодня Мариинский театр?
- Это не генетическая особенность. Если
консерватизм помогает не сломать Зимний дворец,
Исаакиевский собор, Адмиралтейство, - то это дает
вам некоторые преимущества. Искусство всегда
есть. Нельзя думать, что искусство начинается с
нас. Это очень распространенная версия.
- Но Большой театр не исчерпывается
Владимиром Васильевым. В Большом много народу. И
как им всем быть?
- Вот Нина Ананиашвили затеяла свою антрепризу.
Я не большой поклонник ее танцев в ее коронных
ролях, но я восхищен тем, как она пародирует у
Ратманского те танцы, которые сама танцует. Люди
не всегда ощущают, в чем их сила. Я приветствую ее
инициативы: если мы сегодня увидели в репертуаре
Большого театра один новый спектакль, то этот
спектакль принадлежит Нине Ананиашвили. Вот
парадокс: Васильевым как танцовщиком я
восхищаюсь, его деятельность в театре у меня
вызывает большие сомнения. А Нина Ананиашвили -
не моя героиня, но я считаю, что она сделала очень
важный и полезный Большому театру шаг. Это не
призыв снять Васильева и назначить Ананиашвили.
Но я смотрел вещи Ратманского с чувством
удовлетворения: может быть, теперь и еще кто-то
что-то принесет в театр. Я возлагаю надежды на
личные инициативы в театре. Но мы должны
сознавать, что не каждый, кто заговорит, дарует
нам откровение. В какой-то газете я прочел
интервью с Николаем Цискаридзе, где он нам все
объяснил про "Жизель" и про всякое другое. Об
этом интервью много чего можно говорить. Но меня
занимает даже не этическая сторона его речей о
коллегах. Меня потрясло его заявление, что он не
рискнул бы танцевать с Асылмуратовой, потому что
"два нацмена на сцене - это чересчур".
- Будь он танцовщиком, к примеру, American Ballet
Theater - его бы сразу вышибли с работы с волчьим
билетом за нарушение политкорректности. Но
ангажемент в ABT Цискаридзе не угрожает, а в
Большом театре не знают, что такое
"политкорректность". Мы в России, а потому,
вам не кажется, что это просто глупая шутка?
- Конечно, в России не стесняются в выражениях,
но я все-таки думаю, что на торжественном приеме с
высокими лицами из Кремля Цискаридзе матерных
слов употреблять не будет. За личные поступки
отвечает не Россия, а каждый сам по себе. Что же до
шутки, то шутка неудачная, а для балета втройне.
Русский балет сделали француз Петипа, швед
Иогансон и итальянец Чекетти. Тем не менее он
"русский", потому что это оценил именно
русский зритель. В заявлении Цискаридзе есть
житейский опыт, который нельзя навязывать
искусству. Вахтанг Чабукиани не мог сказать про
себя: я - нацмен. Он говорил: я - грузин. Он не был
нацменом, он был русский танцовщик. Я говорю не
про межнациональные отношения - это другой
разговор. Я говорю о сознании того, что есть в
балете национального. Вспомнить о Цискаридзе
меня заставило "Лебединое озеро" Васильева.
Когда Царевна-Лебедь (бывшая Одетта, она же
Одиллия) выходит в кокошнике, то, вероятно, затем,
чтобы объяснить, что она не нацменка.
"Лебединое озеро" - и так несомненно русский
спектакль. Зачем же это аффектировать?
Чайковский написал балет по сказке немецкого
писателя, первым этот балет ставил чех. Если вы
ощущаете свою неполноценность в искусстве, вы
порой начинаете кричать: я немец, я француз, я
русский, я еврей, я советский человек, - как бы
компенсируя этим то, чего не хватает вашему
искусству. Все это чепуха! Вы в теле вашего
искусства покажите, кто вы, а не надевайте
кокошник. А иначе разрушается
космополитическое сознание, которым дышит балет.
Конечно, петербургская классика. Но ведь она не
петербургская, а европейская. Мы не можем от
этого отречься. Не жаль, что мы много отдали
Европе, жаль, что мы сами этим не владеем. А иные и
не хотят. Наша публика может подумать, что за
Петипа сразу следовал Ростислав Захаров. Но
между ними громадный художественный хребет.
Давайте его восстановим. И выяснится, что у нас не
одна традиция, а пятнадцать: не только Петипа, но
и Нижинский, Нижинская, Баланчин, может быть даже
Лифарь, конечно, Мясин...
- Но рынок хочет от нас только канонических
названий. Рынку все равно, кто поставил
"Лебединое озеро" - Васильев или Лев Иванов.
Нафталином называют не только "Лебединое"
Сергеева, но и "Свадебку" Нижинской,
"Весну" Нижинского, нафталином называют и
"Симфонию до мажор" Баланчина, вспоминая о
том, что она поставлена пятьдесят лет назад.
- Но ведь надо понимать, зачем это делается. Это
искусство хотят ликвидировать, а на его место
поставить нечто другое. Можно
ликвидировать
оперу Большого и Мариинского и вместо нее
поставить "Битлз" - если они у вас, конечно,
есть. Но, во-первых, их нет, а во-вторых, Ковент
Гарден никто не закрывал, когда появились
"Битлз". Люди шоу-бизнеса делают свое дело,
пользующееся спросом, но не надо превращать
балет в шоу-бизнес. Все-таки человек, который не
видел "Спящую красавицу" Петипа, не знает,
что такое балет. А если "Спящую" уничтожат,
то и не узнает.
- Превращение балета в шоу-бизнес -- это и
есть то основное впечатление, которое вы вынесли
с гастролей?
- Нет, до этого еще не дошло. Но в Большом, как,
впрочем, и в Мариинском, наблюдается утрата
"балетности", а без нее остается шоу-бизнес.
Если бы это уже было шоу, оставалось бы только
петь похоронные песни. В том-то и дело, что это еще
не конец. Я не хочу говорить "балет надо
спасти", но надо, чтобы он выжил. Положение в
театрах очень схоже. Из того, что у них лучше
мальчики, а у нас - девочки, не следует, что
разница принципиальна. Почему же идет дикая
вражда, и одни уверяют, что Большой театр - это
сущая чепуха, а другие, что Мариинский - это
нафталин? То, что говорится о нафталине - то есть
фактически о непреходящих ценностях
хореографического искусства, - в одинаковой мере
свойственно и Большому, и Мариинскому театрам в
лучших их работах. Нафталином часто называют то,
что уцелело от балета, от балетности, то есть от
искусства мыслить движениями душевной жизни.
Завершая гастроли, Владимир Васильев обратился
со сцены с речью, в которой поблагодарил всех
участников, всех помогавших гастролям, прекрасно
сказал о священных стенах и сцене Мариинского
театра, на которой танцевало столько великих
танцовщиков. Но он не вспомнил, что на этой сцене
родилось хореографическое искусство, которое
переменило балет и его место в
мире, что здесь работал величайший хореограф XIX и
величайший хореограф ХХ века. На них-то и надо
ориентироваться. Он вспомнил только танцовщиков.
Хореографы в его сознании на третьем плане. Пока
мы не откажемся от сведения балета к одной
профессии - профессии танцовщика, а вторая
профессия - сочинение хореографии - будет лишь
обслуживать танцовщиков, которых называют
"божественными звездами мирового балета",
пока наше сознание не откроет самоценности
хореографии как искусства - ничего хорошего не
будет. Это ключ ко всему.
© "Русский Телеграф"
14 февраля 1998 года
Вернуться к
Рецензиям
|