Режиссер Брюно Монсенжен о своем фильме “Рихтер, Непокоренный”

- Как был встречен Ваш фильм?

- Показ прошел во Франции, Германии, Японии - в во Франции премьера прошла в Лувре. Я только что вернулся из Америки - премьеры прошли в Нью-Иорке, Сан Диего, Сан-Франциско. Что меня очень трогает - во всех странах, у всех людей совершенно разных национальностей этот человек, эта гигантская фигура нашего века - он принадлежит, конечно же России - но он человек мира, художник мира, - во всех странах то же впечатление, что и в России - это конечно же меня очень трогает.

- Что для Вас Рихтер? Какие у Вас о нем самые сильные впечатления?

- Все, что говорит Рихтер - это не придумано, это его естественная природа, истинная сущность. Мои главные впечатления - его искренность, чистота артиста. Он в каком-то смысле - невинный человек. Он один из самых редких музыкантов в этом смысле. то, что он жил только искусством и только для искусства. Он не интересовался политикой, всегда отдавал себя музыке, искусству исключительно, без всяких других стремлений. Поэтому я назвал этот фильм - непокоренный. Я хотел показать две главных идеи - то, что он не подчинялся ни политическому режиму, ни нравам музыкальной жизни. Его карьера была уникальна в том смысле, что если в начале он много гастролировал с оркестрами по всему миру, то в последние годы Рихтер выступал только там, где ему хотелось, где он считал нужным, без плана и без какого- то влияния со стороны . Вы знаете, как он много путешествовал по Франции? Он ехал на машине, за ним ехали грузовики с роялями, он останавливался где-то, в деревне - видел прекрасную церковь, узнавал, можно ли играть в этой церкви - и давал концерт. Таким образом проходили его гостроли. Таким образом, я думаю, осуществлялась связь между ним и людьми - с теми людьми, которые действительно хотели его слушать. Я помню один очень трогательный момент, когда в девяносто шестом году я нашел для него дом в том местечке, где работал когда-то Ван Гог, и он провел там три месяца - он был очень болен, не вставал с постели. В один из дней он сказал мне: "Вы знаете, я думаю, что нашел решение: все эти концерты, все эти похвалы меня никак не касаются - и вот выход - я хочу только выступать за бесплатно, чтобы только те люди, которые действительно любят музыку, могли присутствовать на моих концертах." И улыбаясь, он добавил:"А Вы знаете, кто против? - Организаторы. Но я знаю выход. Мы поставим на сцену большую черную шляпу - и те, кто пожелают, будут класть деньги". Причем он говорил очень искренно. Это такой человек. Чистота. В то же самое время был один импрессарои из Карнеги-холл - приехал специально в Париж, чтобы предложить Рихтеру два концерта - причем этот импрессарио был абсолютно уверен, что Рихтер согласится, поскольку предлагал очень высоку оплату – полмиллиона долларов за два концерта. Конечно, Рихтер его даже не принял. Для него существовал только мир искусства
   Я думаю, что ни у одного другого пианиста не было такого гигантского репертуара. В свое время я был очень связан с другим очень известным пианистом Гленом Гульдом - у него был тоже очень большой репертуар, но у Рихтера конечно же больше. И если Глен записывал какое-то произведение и потом, может быть забывал его и брался за новое, то у Рихтера весь репертуар был в голове. В последнее время Рихтер играл только с листа - но не потому, что забывал произведение, а потому, что считал, что это более честно, что у него не спектакль, что таким образом помогает слушителям сосредочится только на музыку.

  - Вы с ним общались очень близко в последние годы. Каким он был? Чем он жил?

- Он был очень депрессивным в последние годы. Он хотел играть. Он хотел жить. Но он был очень болен. Когда мы еще жили в доме Ван Гога - он пешком поднялся до квартиры Ван Гога - начал задыхаться, но все время говорил: "Я не хочу в больницу, я хочу здесь, хочу играть, хочу жить". Это было очень тяжело. А иногда были дни, когда он был на подъеме, в очень хорошей форме и уже мечтал, что будет играть. Но как-то он сказал мне, что у него пропал весь интерес ко всему. Это очень можно понять, потому что такой энергичный человек, для которого музыка была все - и при этом быть буквально скованным болезнью, быть лишенным музыки - для него это было такое страдание. Но я уверен, что были такие моменты, когда жизнь приносила ему радость, и мы были уверены, что он снова будет играть.

- Вы представляете Рихтера скорее как аскета. Но такой человек, такой музыкант, не мог не любить жизнь

- Я думаю, что в нем было все. Я был на днях у Натальи Гутман. Она записала мне кассету - Рихтер играет концерт Шумана 10 лет назад в Минске. Было такое ощущение, что играет юноша, который очень сильно в кого-то влюблен. Он играет с такой свежестью! Вы знаете, он был довольно суровый, очень честный - он говорил, что надо играть то, что написано. А здесь, в концерте Шумана, вдруг – ну, такие моменты, и в то же самое время - он знает, что он делает. И в тоже время это молодой человек, который импровизирует, говорит"Я тебя люблю!" А в жизни, в быту - он совершенно спокойно относился к комфорту, не требовал каких-то особых удобств. Я его как-то спросил"Ну как в Вашем возрасте можно гастролировать по Сибири?" На что он мне ответил"Да мне не нужен Крым каждый вечер". Но, когда он был в Крыму, он тоже был очень доволен. Это как наивный царь - он просто наслождался всеми сторонами жизни.

- Расскажите, как Вы с ним познакомились и, собственно, о работе над фильмом.

- С музыкой Рихтера я познакомился очень давно. Первый концерт на котором я присутствовал - был в Париже, в 1966 году. Огромный зал был забит битком, а еще добавили стулья на эстраде и как раз так получилось, что я сидел рядом с роялем и вышел Рихтер - и еще стоя он сыграл первые ноты - но с такой силой, была такая атака, что рояль отодвинулся и порвало струну. Но он продолжал выступление, закончил сонату Прокофьева, он вернулся в кулисы, струну поменяли. И Рихтер не продолжал программу, а сразу же исполнил ту же сонату на настроенном инструменте. Это произвело на меня очень сильное впечатление. А лично мы познакомились в начале 70-х. А совсем близко - во время его фестиваля в Туре. Рихтер нашел там маленький амбар XII века - в этом амбаре проходили концерты. Каждый год он собирал там своих друзей и играл камерную музыку. Я впервые был там с венгерским пианистом Золотоном Кочеш и мы там играли вместе. Я переводил для Кочеша и для Рихтера - с английского на русский. Так что мы постоянно общались. Он часто репетировал у меня дома. Надо сказать, что за Рихтером все время следил агент. Этих агентов Рихтер просто терпеть не мог, один раз он просто исчез на три дня и никто не знал, где он, а Рихтер в это время просто наслаждался свободой. В последний раз мы с ним работали в 84 году. В начале 90-х у меня появилась мысль снять этот фильм. Это была моя мечта. Я просто считал, что это необходимо. Мы вели переговоры. Все мне говорили, что он никогда не заинтересуется этим и не даст свое согласие. Еще в марте девяносто пятого года он был в Париже шесть месяцев, и у меня была встреча с его помощницей. Она мне тоже сказала, что очень бы хотела, чтобы я сделал этот фильм, но Рихтер просто не обращает на это внимание. Я уже потерял надежду, и вдруг, в сентябре девяносто пятого года, она мне позвонила от него и сказала, что Маэстро хочет, чтобы Бруно сделал его биографию. Я сказал, что нам надо встретится. Но Рихтер отказывался - он был очень болен. Я был в недоумении. Как же можно сделать фильм, если я даже не могу с ним встретиться и поговорить. Я со своей стороны мог бы написать что-то - общую канву, составить список вопросов, которые касаются Рихтера как-то, ведь я знаю Рихтера только так, как все знают. Я работал целую ночь, и к утру я понял, что мне нужно какое-то заключение - до этого я был в Москве и нашел там перевод всего Пруста - тогда я еще не знал, что Рихтер так его любит. Так вот там я нашел эпизод, где Пруст ставит центральный вопрос об исполнительстве, об интерпретациях: он говорит, что актриса, играющая Федру - к гениальному шедевру добавила гениальную интерпретацию. То есть, существуют гениальные шедевры и могут существовать не менее гениальные интерпретации. Я просто переписал этот отрывок и поставил вопрос, какие мысли есть у Маэстро по этому поводу. Все закончив, я отправил это факсом и через два часа звонок из Парижа - Маэстро хочет с Вами немедленно встретиться. И через полчаса я был уже у Маэстро. Первое, что он мне сказал:"Привет!" Причем так, как будто мы вчера поужинали вместе. И тут же спросил меня - "А Вы помните, когда я был у Вас?" - а это было 12 лет назад! Я сразу понял, что он все очень хорошо помнит - а ведь вокруг него столько людей. И тут же он спросил меня:"А что, у Вас есть Пруст на русском языке?". Я сказал, что нашел в Москве. "Что Вы говорите, а последний том тоже есть?" Я сказал: "Нет, Маэстро, только последнего тома нет - все другие, кроме последнего." Рихтер просто рыдал:"Как же, что я должен умереть не прочитав Пруста целиком!" И именно это - мое упоминание Пруста - то ли интуиция, то ли какой-то знак с небес - именно это мне помогло, произвело на него какое-то впечатление и мы стали работать и работали каждый день до его смерти. Тогда не шла речь о фильме. Мы даже не могли определить - что это будет. Он мне сказал: "Я Вам отдам все свои записки, дневники – может, Вы в них что-то найдете для себя интересное, но я не знаю - а может Вам это будет совсем не интересно". Встречи у нас были каждый день, а я все думал: как же ему сказать, что я хочу сделать фильм - привести камеру, оператора. Ведь это бы мешало ему. Только в конце октября, ему стало лучше, врач сказал, что все в порядке с ногами, и он сразу вышел из гостинице и гулял три часа. Вернувшись, у него было очень хорошее настроение. И если раньше он все время говорил, что вся инициатива должна быть у меня, он был в очень депрессивном состоянии, то в этот день он просто был блестящим. Мне даже показалось, что наши разговоры были ему нужны, он нашел какое-то удовольствие в этом. Когда он рассказывал мне о своих родителях - это было ему и очень трудно и очень большой эмоциональный подъем. И именно в этот день я ему сказал, что было бы еще интереснее, чтобы все это происходило перед камерой. А его реакция была гениальной: "Ну, да, нет, потом..." Для меня это значило уже положительный настрой. Тут вошла Нина и начала его уговаривать. Он наоборот стал говорить, что нет, не хочу - я решил, что это конец. Он, правда, мне сказал - до завтра. Но на следующий день, естественно, позвонил мне, что не может, что устал. И я решил, что все - я его больше не увижу, но через пять дней опять звонок - Маэстро хочет Вас видеть...
   Я не могу уже дальше рассказывать в подробностях, потому что я могу говорить об этом беспрерывно.
   Камеру мы смогли привести только через полтора года, когда он уже жил на юге Франции, у него была квартира в Антибе, где он жил шесть месяцев. Я привез камеру - очень маленькую и оператора, которого я представил как своего ассистента. Он был очень симпатичный человек, у них сложились хорошие взаимоотношения, и мы тогда начали съемку. К тому времени я собрал уже очень много материалов - мы вели поиски по всему миру архивов и материалов. Я хотел, чтобы Рихтер сам участвовал в фильме. Поскольку мы снимали фильм о человеке, который живет - да еще как живет! Надо сказать, что Рихтер делал вид, что не замечает камеры. Но иногда давал понять, причем самым очаровательным образом, что следит за съемкой. Как-то вошла в комнату Милена (помощница), и принесла Рихтеру свежую рубашку. На что Маэстро ответил:"Нет, этот наряд интереснее для Бруно." Хотя оператор был на кухне, а мы всегда старались находиться на террасе, чтобы не мешать. Мы не говорили о моей работе, это было само собой разумеещееся. Только однажды вечером, когда мы после съемки поехали в ресторан - он находил всегда самые хорошие рестораны - я хочу сказать, что он все замечал. Когда мы ехали в машине, он смотрел не только на соборы - на все. Он очень гордился, когда он находил хороший ресторан. Так вот он очеь заинтересованно спросил меня - так Вы смогли что-то снять сегодня. И когда я ему сказал, что да, и что очень красиво получилось, он был удовлетворен. И потом, накануне его отъезда в Москву, я ему показал части фильма - совершенно не законченного. Но я ему показал - все три с половиной часа еще не смонтированного фильма - очень внимательно смотрел и резюмировал буквально в двух словах, он сказал "Это я." Все. Эти два слова для меня были и будут высшей похвалой, которую я когда -нибудь слышал и смогу услышать в адрес моей работы, моего фильма. Вы не можете себе представить, до какой степени мне помогало это работать потом - ведь монтаж длился 14 месяцев. Я заканчивал работу уже после его смерти. Мы должны были еще снимать с ним в Москве. Он согласился. В конце жизни он очень серьезно относился к этому. Он понимал, что это важно, очень интересовался ходом работы. Мы договорились, что я приеду 2 августа со съемочной группой. Но, поскольку были какие-то визовые проблемы, организационные, я предложил перенести на конец августа. И тогда его реакция была: "Но Вы знаете, а может и поздно..." И я был в ужасе, я подумал, что Рихтер говорит о смерти. Но оказывается, он уже начал заниматься опять - начал готовить концерт после двухлетнего перерыва. Очень серьезно занимался, по три часа в день, я все это видел. Так что поздно означало только то, что не будет времени, поскольку будут концерты. И мы все же договорились на второе августа. А первого августа он скончался. И я потом конечно продолжал монтаж. Я понимал, что это еще более важно, чем, если бы он был в живых. Шок был колоссальный во всех странах. И, конечно, для меня лично. Я в течение трех лет занимался только им. Мы закончили фильм в феврале 98 года.

Воспроизведение любых материалов ММВ возможно только по согласованию с редакцией. Если Вы ставите ссылку на ММВ из Internet или упоминаете наш узел в СМИ (WWW в том числе), пожалуйста, поставьте нас в известность.