 |
“Война
и мир” - Мнения о премьере
Сергей Прокофьев. “Война и мир”.
Либретто: Сергей Прокофьев и Мира
Мендельсон-Прокофьева.
Музыкальный руководитель и дирижер:
Валерий Гергиев. Режиссер-постановщик:
Андрей Кончаловский.
Художник-постановщик: Георгий Цыпин.
Художник по костюмам: Татьяна Ногинова.
Художник по свету: Джеймс Инглс.
Художник-видеографик: Элейн Маккарти.
Художник: Евгений Монахов.
Дирижеры:
Александр Титов, Джанандреа Нозеда.
Ответственный концертмейстер: Ирина
Соболева.
Хормейстеры: Леонид Тепляков, Сергей
Иньков. Режиссеры: Питер
Макклинток, Иркин Габитов.
Режиссеры-ассистенты: Сусанна Цирюк,
Ирина Кошелева. Балетмейстер:
Сергей Грицай.
Репетиторы балета: Наталия Спицына,
Вольдемар Корнеев. Дирижер
сценического оркестра: Георгий
Страутман.
Спонсор постановки: Альберто Вилар.
Информационный спонсор: Радио Балтика.
Исполнители: Анна Нетребко (Наташа
Ростова), Александр Гергалов (Андрей
Болконский), Алексей Стеблянко (Пьер
Безухов), Геннадий Беззубенков (Кутузов),
Екатерина Семенчук (Соня), Сергей
Алексашкин (граф Ростов), Федор Кузнецов
(князь Николай Болконский), Лариса
Шевченко (Ахросимова), Ирина Лоскутова (Перонская),
Ольга Савова (Элен), Олег Балашов (Анатоль),
Евгений Никитин (Долохов), Злата
Булычева (княжна Марья), Юрий Лаптев (Метивье),
Виктор Черноморцев (Матвеев), Федор
Можаев (Наполеон).
Премьера в Мариинском театре: 11 марта 2000
года.
Леонид
Гаккель
Вопреки
невиданному избытку внемузыкальных
обстоятельств премьеры, говорить
хочется только о Прокофьеве, который не
может и не должен быть жертвой этих
обстоятельств. Так вот: от купюр не
выигрывало еще ни одно великое
музыкальное творение, ибо у каждого из
них своя мера времени и свой временной
гипноз, разрушающийся из-за “убыстрений”.
В исполнении первой части оперы не
довольствовались купюрами, а брали еще и
очень подвижные темпы (особенно в сцене
бала у екатерининского вельможи); я бы
сказал, что психическая энергия
гениальной музыки не успевала
накапливаться, а из-за отсутствия не то
что антрактов, но даже и пауз между
картинами слушатель и сам не успевал
суммировать впечатления от слышанного и
виденного, эти впечатления быстро
рассеивались. Во второй половине
спектакля все по необходимости
замедлилось, но войти во временное поле
прокофьевского эпоса после “дайджеста”
первой части было уже трудно.
Режиссуре,
на мой взгляд, недоставало стиля. Хорошо,
конечно, быть Мейерхольдом или Висконти
(в оперных постановках), но ведь их стиль
означал решительный отказ от одних
вещей ради других. А у Кончаловского
всего понемногу — и символизма, и
реализма; как оказалось, вполне
убедительным выходит у режиссера
психологический театр, так почему бы им
не удовлетвориться? Но нельзя: опера “Война
и мир” должна быть динамичной!
Несмотря
ни на что, воздаю должное Валерию
Гергиеву. Не представляю себе такой
премьеры с иным дирижером: спектакль
захлебнулся бы в ошеломлении от
невиданного антуража и невиданной
публики. А маэстро словно бы они нипочем:
своей изумительной энергетикой он
сплотил и насытил всю звуковую сторону
спектакля. В этот вечер Гергиев служил
Прокофьеву (по крайней мере, такому,
каким его видел), и в общем все
распределилось правильно: Прокофьев был
в театре важнее всех.
Анна
Порфирьева
Стараясь
думать хорошо о творчестве сыновей “Дяди
Степы”, я вспоминаю титры полузабытого
фильма “Обломов”: Александрийский
столп среди чахлого кустарника,
Банковский мостик над пересохшей
канавой... Тогда “местное ощущение
Природы, которая когда-нибудь вернется,
чтобы востребовать отторгнутую
собственность” (Бродский), даже у почти
персонажей “Палисандрии” было очень
реальным. Как все изменилось с возрастом.
На куполе Земли топчутся хористы и
статисты в мундирах музея восковых
фигур, “оживляя” картины Истории в ее
сталинской визуальной версии.
Карикатурный Пересвет размахивает
Дубиной Народного Гнева, к ногам
Кутузова летят французские знамена (все
вспоминают кинохронику Великого Парада),
детишки с фельдмаршалом повторяют
тиражированную миллионами плакатов
мизансцену на трибуне мавзолея.
Кремлевский
блокбастер в эстетике “русского
сувенира” — сразу вспоминается братец-император
на Соборной площади (“Сибирский
цирюльник”) — закономерное решение “проблемы
Прокофьева”?
Трогательное
стремление режиссера к “оживляжу”
поначалу забавляет (подушка пришлась
даже кстати, связав сферическую
поверхность земного с вертикалью мечты),
но постепенно начинает приводить в
ярость. Все-таки не “Курочка-ряба” на
сцене, не балаганная смерть с косой —
старый князь; не дворовая девка наша
графинюшка, чтобы без конца вскакивать
навстречу не приглашающим ее кавалерам.
Кстати,
как только мысли о курочке-рябе и
законах оперного движения масс начали
приобретать саркастическую форму,
появился — ну конечно, Петух. Лучший в
мире Красный Петух (красный флаг, “Красный
путь”), шелковый, развевающийся,
невероятно красивый.
Он
и облака — единственные образы
спектакля из разряда “положительных”.
И это жаль, т.к. “редакция 2000 года”
оказалась очень удачной. Музыкальная
форма округла, уравновешена,
разнообразна. Музыка ничуть не увяла,
моментами она звучала завораживающе.
Особенно поразил слух польский в начале
бала — терпкостью, нервностью, остротой
голосоведения. Но музыка оперы должна
быть драматургически наполнена: линиями
характеров, определяющими тон каждого
высказывания, Образом народа — без
кавычек, наконец, без высокомерия.
Прокофьев — в те годы — нашел
убедительные интонации, от которых до
сих пор мороз по коже. Столь же
убедительными они могли стать у
исполнителей, тогда праздничный
советский официоз не веял бы со сцены
историческим перегаром.
Алексей
Парин
Нынешнюю
премьеру оперы Прокофьева “Война и мир”
в Мариинском театре следует
рассматривать прежде всего как
политическое событие. Об этом зрителям
напомнили английские супратитры над
сценой, создававшие впечатление, будто
русский спектакль идет в Лондоне.
Валерий Гергиев уже ставил “Войну и мир”
в своем театре в 1991 году вместе с
английским режиссером Грэмом Виком —
тогда постановщики подняли на своих
плечах неимоверный груз несокращенной
партитуры Прокофьева и мощными рывками
вовлекли зрителей в сложный мир
страстей, равновеликий образам Льва
Толстого. Никогда не забыть, как
огромные белые плоскости стен пятнались
кровавыми кляксами, никогда не забыть,
как Пьер Безухов в исполнении Гегама
Григоряна вмещал в своем сценическом
облике все ужасы и радости
человеческого бытия.
Сегодня
от партитуры Прокофьева откромсали
изрядные куски мяса, вплоть до целых
частей тела (гениталии в сценах мира:
эпизод у Анатоля Курагина; мозг в сценах
войны: совет в Филях). Режиссер Андрей
Кончаловский и художник Георгий Цыпин
показали нам отлично смонтированные,
безупречно освещенные картинки с
нарядно одетыми людьми (плюс две голые
барышни при показе зверств французов).
Сцены мира свидетельствуют об умении
паркетчиков и портных соответствовать
требованиям, как говорили раньше,
обстановочной оперы. Сцены войны
демонстрируют несгибаемую стойкость
русского народа и ни на чем не
основанную самоуверенность врага. Сцена
в Филях и ария Кутузова купированы, и
потому движение к победе никакими
сомнениями не замедляется. Интонации
патриотических песен сталинского
времени, которых так боятся нынешние
постановщики “Войны и мира”, не только
не преодолеваются, но и всячески
подчеркиваются. Кончаловский любит
киношное правдоподобие и только два
раза прибегает к метафорическим образам:
один раз для пущего гротеска, заменяя
Наполеона, на сцену выходит лилипут в
узнаваемой треуголке, а в финале пожара
Москвы на полвысоты сцены вдруг
взмывает натуральный красный петух из
развевающихся тканей на палочке,
долженствующий поразить воображение
публики.
Цыпин
располагает действие на части
выступающего шара и оставляет задник
пустым. Это позволяет двум мастерам
своего дела — художнику по свету
Джеймсу Инглсу и художнику-видеографику
Элейн Маккарти — разворачивать такие
световые чудеса, что захватывает дух.
Актеры
не могут похвастаться творческими
удачами. Очаровательной Анне Нетребко
роль Наташи Ростовой не по калибру (Церлина
вместо Донны Анны, милый щебет вместо
экспрессионистской истерики).
Интереснее всех показалась Лариса
Шевченко в роли Ахросимовой, но
несоответствие вокального амплуа
возможностям талантливой певицы
превратило Благородную мать в
Комическую старуху. Особенно шокирует
Александр Гергалов с его плебейским
звукоизвлечением в роли Андрея. Валерий
Гергиев не обращает внимания на
небрежности певцов и уверенно ведет за
собой чуткие и мощные хор и оркестр к
финальному апофеозу.
Владимир
Дудин
“Война
и мир” в “редакции 2000 года”, volens nolens
ставшая эпохальным событием даже по
календарю, — расчетливо широким жестом
прочертила какую-то новую и, вероятно,
актуальную грань в истории этой оперы.
Но странным образом эта демаркационная
линия слилась с еще не совсем, по-видимому,
стершейся линией соцреалистического
искусства. То ли режиссер Андрей
Кончаловский вдруг ностальгически
обнаружил эффективность и
неисчерпанность советской эстетики, то
ли просто решил не тревожить
символических смыслов прокофьевского
шедевра. Ожидания глубоко режиссерского
спектакля не оправдались, все обошлось
без покушения на сверхидеи.
Весь
визуальный план сводился к минимуму:
безупречные, евростандартные интерьеры
“мира” сменились нарядными, лубочными
спецэффектами “войны”. Сценическое
пространство, не по-русски скупое и
симметричное, вызывало ощущение, что
постановщики прочно забыли “особенности
национальной культуры” и теперь
припоминают. Исторические костюмы в
таких условиях выглядели даже слишком
пышными, утяжеляющими тела действующих
лиц, образуя самостоятельный декор.
Подтверждалась обнаруженная Иосифом
Бродским печальная истина о том, что
история человека есть в лучшем случае
история костюма.
К
счастью, музыка, выживавшая в дни
премьер по собственным законам,
создавала иную реальность.
Сопротивляясь абсолютной
безжизненности деталей интерьера,
похожих на лощеные сувенирные коробки (декорации
представляли собой сменяющие друг друга
“условности дворянского быта”: окна,
двери, анфилады, колонны, которые
механически поднимались и опускались,
выстраиваясь в определенную схему),
пространство и время прокофьевской
музыки уплотняло энергетику звуковых
символов. “Киноповедение” оперных
певцов, заключавшееся в экспрессивном
натурализме жестов, не избавляло их от
навязанной извне кукольности: в начале
первой картины Наташа с Соней вышли на
игрушечный балкон, как две кукушки из
часов. И все же нельзя было не заметить
подлинной экспрессии в игре Наташи —
Анны Нетребко.
“Война”,
как бы даже насущно необходимая для
кровоснабжения бессмысленно
застоявшегося “мира”, была выполнена
согласно канону красочных комиксов. Она
внесла нужное оживление, приведя в
действие механизмы силушки народной. Но
средства воплощения этой силы в облике
хора оказались — в традициях дремучего
коллективизма — крайне
малоэффективными. Лениво развевающийся
Красный Петух продемонстрировал
невсамделишность, балаганность
происходящего.
Михаил
Бялик
Предшествующая
постановка “Войны и мира” была
замечательна тем, что Гергиев
осуществил отважную попытку собрать всю
написанную Прокофьевым для этой оперы
музыку. Тогда я утвердился во мнении, к
которому пришел значительно раньше:
купюры необходимы. Изобилие материала
приводило к рыхлости и художественной
неравноценности. Прокофьев ведь и не
рассчитывал, что все написанное им
войдет в спектакль, он признавал право
постановщиков на свою редакцию. Однако
то, как она осуществлена нынче,
меня убеждает не до конца. Жаль сцены
у Долохова. Она вносила столь нужный в
первой части контраст. Кто-то остроумно
заметил: если начинать представление
ровно в семь, то пропуск этой сцены и не
понадобится. Со второй частью
значительно сложнее. Я огорчаюсь, слушая
воинственные хоры, вторичные по музыке,
плакатные по текстам. Я был убежден, что
их, прежде всего, коснется
редакторский скальпель. Однако
выброшенной оказалась картина “Военный
совет в Филях”, столь важная для
развертывания образа Кутузова, где
великая ответственность оплачивается
тяжкими сомнениями и печалью, где звучит
проникновенная, совсем не официозная
ария. Помпезный финал, которым
завершается опера, наподобие финала “Сусанина”,
— дань не только традиции, но и прямому
требованию властей, обращенному к
композитору. Вот было бы новаторство —
закончить спектакль не пышным и
ходульным апофеозом, а лирически
задушевным пением хора о Москве...
Театр
вновь продемонстрировал редкостное
изобилие дарований. Конечно же, Нетребко
— Наташа царит в спектакле. Подобных же
ролей-откровений больше нет, но доброго
слова заслуживают многие. Пока нет еще
Андрея Болконского, который приближался
бы к незабвенному первому исполнителю
этой роли Сергею Николаевичу
Шапошникову. Гергиев дирижирует
спектакль с присущей ему
устремленностью к мощным кульминациям,
не торопясь, однако, ради них покидать
зоны покоя, лирического растворения, как
и картины быта, подернутые тонкой
иронией.
В
сценах мира кинематографический подход
Кончаловского к опере оказался вполне
уместным и результативным. Метафоричные,
заключающие в себе, как обычно, некую
тайну декорации Цыпина уравновешивали
бытовую и психологическую
достоверность режиссуры, редкие
сценические метафоры (вроде
завертевшейся полусферы в первом вальсе
Наташи) так же тонко уводили от
возможной приземленности.
Со
второй частью дело гораздо сложнее.
Огромная хоровая масса в этой опере,
хорошо поющая (воздадим должное
хормейстерам), выглядит совершенно
неубедительно. Артисты хора по большей
части анемичны, заторможены, а моменты
энтузиазма выражают тривиальнейшими
взмахами кулаков. Артисты миманса,
напротив, сверх меры активны. Чего стоят
хотя бы сбежавшие сумасшедшие, которые
постоянно утрируют! Хождения полков,
ползанье орудий сильно надоедают.
Такого рода марши — позавчерашний день
оперной режиссуры. Здесь, во второй
части, метафор нет вовсе. Все здесь
буквально: и громадная дубина народного
гнева в руках гиганта Черноморцева, и
воспоминания о вальсе Наташи,
материализующиеся в пляшущей
крестьянской девочке, и изнасилованные
бабы... Странным своей “эксклюзивностью”
выглядит неожиданный символ — летающий
алый петух с крыльями-флагами.
Просчеты
нового спектакля столь же очевидны, как
и его достоинства. Выскажу пожелание,
которое в иных обстоятельствах
выглядело бы чистым прекраснодушием —
продолжить работу над спектаклем,
добиваясь радикальных перемен.
© 2000,
газета "Мариинский
театр"
|
