...Когда молодые
скрипачи спросили у Фрица Крейслера: "Этот
пассаж надо играть в четвертой позиции?" - тот
ответил: "Не знаю, - гдe это - четвертая
позиция?". Так творец и исполнитель сливается
здесь воедино... А вот как Фуртвенглер обращался к
оркестру: "Господа, эта фраза должна быть...
должна быть... должна... ну, вы понимаете, что я хочу
сказать, пожалуйста, попробуем еще раз,
пожалуйста". И потом в антракте он заявил мне:
"Вы видите, как важно для дирижера ясно
излагать свои пожелания?". Как ни странно
оркестр понимал, чего хочет Фуртвенглер.
Да и ученые могут зайти в тупик в своем
восприятии действительности. Альберт Эйнштейн,
чья страстная любовь к музыке часто сталкивала
его с музыкантами, пригласил меня однажды на
обед. Когда я пришел к нему домой на
Хаберландштрассе в Берлине, он спросил:
- Видели ли вы когда-нибудь японскую
скрипку?
- Нет, - ответил я.
- Один японский студент университета
сделал скрипку. Хотите посмотреть?
Я ответил согласием.
- Отлично. Подождите минутку.
Эйнштейн исчез. Оставшись один в
квартире, голодный, я прождал его около двух
часов. Наконец он ворвался, запыхавшись. Не
снимая пальто, протянул мне скрипку. Грубо
выполненная, она была весьма непривлекательна,
Обдумывая, что бы ему сказать, я вдруг ощутил, что
у него внезапно пропал всякий интерес и к скрипке
и к моему мнению о ней. С облегчением я предложил
пообедать в хорошем ресторане поблизости. Он
охотно ел, говорил о музыке, расспрашивал меня, а
я, конечно, и не пытался коснуться его сферы.
Перед тем как попрощаться, он спросил,
как мне понравилась его игра на скрипке - я
услышал Эйнштейна около недели назад в доме
наших общих друзей. Помня это слишком хорошо, я
медлил с ответом.
- Как я играл? - спросил он опять.
- Относительно хорошо, - ответил я.
Величайшим моим желанием было
послушать Пабло Казальса. Однажды с ним
встретился, и моя мечта, казалось, вот-вот
осуществится. Но по иронии судьбы играть
пришлось мне. Это было в гостях у Мендельсонов, в
доме, наполненном творениями Эль Греко,
Ремрандта и Страдивари. Франц Мендельсон, сын
баккира, сам талантливый виолончелист, позвонил
по телефону и спросил, не могу ли я посетить его -
у него сейчас гость, который хочет послушать мою
игру.
"Господин Казальс!".. И меня
подвели к невысокому лысеющему человеку с
трубкой. Он сказал, что рад встрече с молодыми
музыкантами - Серкиным и мною. Рудольф Серкин,
задыхаясь от волнения, стоял рядом и, казалось,
подобно мне, старался побороть робость. Руди уже
играл до моего прихода, и теперь Казальс хотел
послушать нас вместе. На пюпитре рояля я увидел
ре-мажорную сонату Бетховена. "Что же вы не
играете?" - спросил Казальс. Нервничая, едва
слушая друг друга, мы продемонстрировали
довольно жалкую интерпретацию, оборвав сонату
где-то в середине. "Браво! Браво!
Замечательно!" - зааплодировал Казальс. Франц
принес ноты виолончельного концерта Шумана,
который Казальс захотел послушать. Никогда не
играл я хуже. Казальс попросил сыграть что-нибудь
Баха. Вконец раздраженный, я познакомил
слушателей с трактовкой, вполне достойной
исполнения произведений Бетховена и Шумана.
- Замечательно! Великолепно! - сказал
Казальс и обнял меня.
В смятении я ушел. Я знал, что играл
очень плохо, но тогда почему же он, мастер, хвалил
и обнимал меня? Такая явная неискренность
огорчала сильнее всего.
Тем большими были мои стыд и радость,
когда лет через пять я встретился с Казальсом в
Париже. Мы обедали вместе, играли виолончельные
дуэты, а потом я играл ему до поздней ночи.
Взволнованный его сердечной теплотой,
счастливый, я признался в том, что думал после его
похвал в Берлине. Вдруг он страшно рассердился и
схватил виолончель. "Слушайте! - он сыграл
фразу из бетхоненской сонаты. - Вы помните, что
сыграли это именно такой аппликатурой? А, вы
помните? Это было ново для меня, это было здорово!
А здесь, разве вы не начали этот пассаж смычком
вверх, вот так! (он показал). И так он прошелся по
сыгранным мной тогда произведениям Шумана и
Баха, каждый раз подчеркивая все, что ему
понравилось в моей передаче. "А что до
остального,- добавил он горячо, - оставим это для
невежд и тупиц, которые судят, лишь подсчитывая
ошибки. Я могу быть благодарным, и вы также, даже
за одну ноту, одну замечательную фразу".
И я ушел, чувствуя, что общался с
великим артистом и другом.