 |
Фрагмент первый
В тот ноябрьский день 1923 года было
холодно и туманно, пальто не защищало от
принизывающей сырости: она проникала до самых
костей. Устремившись с невероятной быстротой к
станции метро "Цоо" и дойдя до знаменитых
часов, я ощутил такое удовлетворение, словно
сделал что-то важное.
- Прошу извинить,- сказал мне какой-то
человек; он был высокого роста, чисто выбрит и
улыбался. - Вы случайно не господин Пятигорский?
- Да.
- Замечательно! Какая удача! Борис
Кройт действительно правильно вас описал. Слава
богу, я нашел вас,- говорил он, сияя,- меня зовут
Пауль Бозе. Я флейтист Берлинского
филармонического оркестра.
- Очень рад познакомиться.
- Надеюсь, что рады; даже через полицию
не удалось разыскать вас. Где вы живете?
- За городом... то есть во время отпуска,-
сказал я, не понимая, чего он от меня хочет.
Бозе перестал улыбаться.
- Ну хорошо, теперь это уже не важно,- он
посмотрел на свои часы: - Главное, что я нашел вас.
- Он улыбнулся снова. - Хорошо, что вы взяли
виолончель с собой в город. Она вам может
понадобиться.
Я ждал.
- Знаете ли вы музыку Арнольда
Шенберга?
- "Просветленную ночь".
- А "Лунного Пьеро" знаете?
- Нет, но почему вы спрашиваете?
- Перейду прямо к делу, - сказал он. -
Приблизительно через три недели у нас должно
состояться исполнение "Лунного Пьеро".
Сначала мы вели переговоры с виолончелистом
Эвелем Штегманом, но он сомневался, стоит ли
соглашаться на двадцать с лишним бесплатных
репетиций. Как бы то ни было, он заболел, и мы - я
имею в виду Артура Шнабеля, Фрица Штидри, Кройта и
других - хотим, чтобы вы его заменили. Вопрос в
том, захотите ли вы?
- Но ведь вы меня не знаете.
- Не имеет значения. Я знаю о вас.
Музыканты, так сказать, живут слухами, и
выдающийся исполнитель не может долго
оставаться неизвестным, даже если он хотел бы. К
тому же склонность виртуоза оставаться в тени -
вещь столь же нереальная, как птичье молоко.
Артур Шнабель тоже слышал о вас. Можете ли вы быть
у него завтра во второй половине дня?
Я согласился. Он дал мне адрес Шнабеля
и предупредил, чтобы я пришел точно в два часа.
"Мы назначили завтрашнюю репетицию без
виолончели. Боже всевышний, как они удивятся!" -
и он удалился, помахивая обеими руками вправо от
себя, будто играя на флейте.
Начался дождь. В Москве сейчас,
наверное, идет снег, рассеянно подумал я, спеша
укрыться на станции метро "Цоо". Несмотря на
небольшое расстояние, я весь вымок, пока дошел.
Зайдя в туалет, снял чехолл с виолончели, чтобы
убедиться, не повредил ли ее дождь.
"Всегда считал, что музыка в этом месте
необходима", - сказал кто-то, и вокруг
рассмеялись.
Виолончель была сухая. Я снова уложил
ее в чехол и медленными шагами направился в
вестибюль. Там было много народу, пережидавшего
дождь. Я присоединился к ним, испытывая то
чувство одиночества, которое знакомо каждому,
кто голоден, замерз и промок.
Снаружи было уже почти темно. Вскоре
дождь прекратился, и я вышел на улицу. Представив
себе луну, встающую за высокими деревьями
Тиргартена, подумал о "Лунном Пьеро". Что
это, программная музыка наподобие
"Серенады" из виолончельной сонаты Дебюсси?
Там тоже есть Пьеро. Он играет на мандолине перед
сердитой луной. Всегда я удивлялся, почему
Дебюсси заставил его играть на мандолине, а не на
виолончели. Но видел ли кто-нибудь Пьеро с
виолончелью. Это инструмент, созданный для
рыцарей, подобных Дон Кихоту, или для таких царей,
как Соломон, а не для клоунов.
И вдруг меня охватила страшная
усталость. Казалось, виолончель весила несколько
тонн. Я вынужден был опереться на нее. Если бы
только можно было послушать музыку! Простая
мысль придала мне сил: сегодня вечером в
филармонии концерт - может быть, меня впустят? И
отправился туда.
(продолжение следует)
|
