Перед возвращением в Германию я провел в Лондоне несколько часов в обществе Николая Метнера. Им я восхищался еще в дни своей молодости, в Москве, где благородное искусство этого застенчивого, деликатного человека сделало его одним из любимейших музыкантов. В скромной лондонской квартире он говорил как-то неуверенно, словно хотел сказать что-то важное, по не мог. Метнер подошел к роялю и сыграл несколько страниц по рукописи.
   Потом остановился. Выглядел он одиноким и растерянным. "По существу, никому моя музыка не нужна", - сказал он. "Не надо было ему покидать Россию”,-подумал я с тяжелым сердцем, прощаясь с этим замечательным человеком."
   После выступлении с оркестром в Дюссельдорфе, Кельне, Эссене, Дрездене и Лейпциге, я отдохнул несколько дней в Берлине, встречаясь с друзьями, посещая концерты.
   Именно тогда я впервые услышал Андре Сеговию. Изумительный художник, он превратил свою интимную гитару в миниатюрный оркестр, изобиловавший многочисленными оттенками красок и тембров. Завороженный его мастерством, я сидел неподвижно, пока он снова и снова играл для восторженной публики...
   Приятным сюрпризом было опять увидеть Меровича, хотя наша встреча длилась всего несколько часов. Он сообщил мне хорошие новости о контракте на гастроли в США в сезоне 1929/30 года. Саша ликовал. "Спрос на вас троих фантастический! Некоторые олухи называют нас счастливчиками, будто дело не в вашем таланте и не в том, что подготовка ваших концертов достается потом и кровью. Однако я все же должен признать, что такая вещь. как счастье, есть на свете, - засмеялся он. - Вот послушайте, что произошло с Натаном в Вене. Его первое выступление в Малом зале Музыкального общества совпало с концертом Адольфа Буша в Большом зале в том же здании, в тот же вечер. Это нельзя было назвать соревнованием - ведь Натанa в Вене не знали, а на концерт Буша все билеты были проданы". Неторопливо, словно желая продлить удовольствие, Мерович продолжал: "Зал был пуст, но вы же знаете Натана. Перед тем как начать концерт, единственное, что он сказал: "В пустом зале моя скрипка даже лучше звучит". В ту же минуту послышался шум публики, наполнявшей помещение. Удивленный, Натан ждал, пока нахлынувшие венцы не усядутся. Каждое место было оплачено слушателями, пришедшими на концерт Буша, отмененный в самый последний момент. Натан уехал из Вены только после нескольких концертов в Большом зале для многочисленной аудитории. Завтра, в Вене, вы обо всем этом услышите сами".
   Сразу же по приезде в Вену я позвонил по телефону Отто Шульгофу, с которым мне предстояло вечером играть. Это был отличный малый, обладавший редкостным умением полностью сливать звучание своего рояля с виолончелью. Крепкий профессионал, он играл с кем угодно, где угодно и что угодно, лишь бы ему платили. Но это никак не отражалось на его исключительной артистической чуткости, так что выступать с ним было одно удовольствие. Я играл с Шульгофом во многих странах и никогда не репетировал с ним более одного раза.
   С ужасом узнал я, что Шульгофа нет в городе и что из-за фатального недоразумения, в котором виноват был местный импресарио, у меня не оказалось аккомпаниатора.
   - Я разорюсь. Концерт отменить невозможно, - стонал импрессарио. Через некоторое время он позвонил:
   - Здесь есть одни американец. Ричард Хагема. Вы знаете его?
   - Я знаю его песни, он композитор, ну так что же ?
   - Он согласен вам аккомпанировать.
   Вскоре высокий человек в очках вошел в комнату.
   - Меня зовут Хагеман.
   Когда вошедший сиял пальто, я увидел, что он в концертном костюме. "Что мы сегодня играем?" - спросил Хагеман с милой улыбкой. Я протянул ему портфель с нотами. Он полистал их. "Вариации Бетховена я однажды играл, сонату Штрауса тоже, но очень давно, - сказал он. - Вы делаете что-нибудь необычное в этих произведениях?" - "Нет, только то, что в них написано", - ответил я, пытаясь сохранить спокойствие. Даже в нормальных обстоятельствах я отчаянно нервничаю перед концертом, но теперь еще сдерживался. И не удивительно. Играть сольный концерт в Вене с человеком, которого вижу впервые!
   Пока я переодевался, Хагеман продолжал знакомиться с программой - сонатами Боккерини и Дебюсси, другими пьесами. Он ни о чем не спрашивал, и тягостное молчания нарушил только официант - он принес нам чай и бутерброды.
   Концертный зал был рядом с отелем, и мы решили пройтись пешком.
   - Вот как раз то, что мне нужно - объявил Хагеман, направляясь прямо к роялю, стоявшему в артистической комнате. Я могу позаниматься, пока вы играете Баха. Сколько длится сюита?
   - Не знаю, по постараюсь не пропустить ни одного повторения...
   И вскоре я вышел на эстраду с пианистом, с которым до тех пор не имел ни малейшего музыкального контакта.
   Произошло чудо. С первой же ноты было так, словно мы годами играли вместе. Редко можно достичь такого ансамблевого предвидения и понимания даже при условии многих репетиций и бесед. Эксперимент оказался уникальным и в другом смысле: несмотря на возникшую тогда многолетнюю дружбу с Ричардом, мы никогда больше не встречались на эстраде.