Обычно концертные
агентства указывают в графике артиста часы и
даты репетиций, а также концерта, гонорар и
названия произведений, которые должны быть
исполнены солистом. Но другие детали, например
имя дирижера, содержание остальной части
программы упоминаются редко. Вот почему я был
потрясен, когда вышел на эстраду во
Франкфурте-на-Майне и увидел за пультом Рихарда
Штрауса. Меньше всего я ожидал увидеть в качестве
дирижера именно Штрауса! Я подумал, что это
ошибка, что попал не в тот город, однако, когда
почти готов был уйти с эстрады, он обратился ко
мне.
"Концерт Гайдна", - объявил Штраус
оркестру. После нескольких актов он остановился
и сказал: "Tutti слишком длинное. Это же концерт, а
не симфония. Мы сделаем купюру". Он подсчитал
количество тактов, которые надо выбросить: "Ну,
теперь давайте". Купюра была просто немыслима,
но протестовать я не посмел. В конце первой части
он предложил мне сыграть каденцию целиком. Так я
и сделал. "Кто написал это?" - спросил Штраус.
Я признался, что сам написал. Он
пробормотал что-то, прозвучавшее как комплимент.
После каденции во второй части он спросил с
отвращением: “А это кто написал?”. И вторая
каденция была моя, но, смутившись, я тут же
придумал: "Эмиль Шморг". "Шморг? Это
ужасно. Я сейчас же напишу вам новую. Господа,
антракт".
Антракт затянулся. Штраус писал
карандашом в моей оркестровой партитуре (я
сохранил ее). Когда мы снова вышли на эстраду, он
поставил ноты передо мной, и после нескольких
тактов оркестрового вступления я начал играть
каденцию. Это был речитатив, после которого не
веря своим глазам, увидел знаменитую тему из
“Тиля Уленшпигеля” и сыграл все это. Раздался
взрыв хохота. Когда все умолкли, Штраус сказал:
"Предпочитаю Шморга".
Вслед за Гайдном артисты оркестра в
прекрасном настроении (чего нельзя было сказать
обо мне) принялись за "Дон-Кихота". Я очень
нервничал. Эту партию я играл раньше, но
совпадает ли моя трактовка с пожеланиями
композитора?
После большой сольной вариации в
ре-миноре воцарилось глубокое молчание. Я не
решался взглянуть на Штрауса. "Почему он не
начинает следующую вариацию?" - думал я с
тревогой. Наконец, он сказал: "Я услышал моего
"Дон-Кихота" таким, каким его задумал". Это
было незабываемое мгновение, впечатление от
которого сохранилось даже после того, как на
наших совместных выступлениях он посматривал на
часы, пока я играл длинную каденцию из концерта
Гайдна.
О своем “Дон-Кихоте” Штраус говорил с
нежностью. Он дирижировал им великолепно. Его
обычно сдержанная дирижерская манера уступала
место пафосу, юмору и страсти. Санчо Панса у
Штрауса был таким же ярко характерным, как у
Сервантеса. Требования, предъявляемые
композитором к солирующему альтисту, трудно было
выполнить, он заставлял исполнителя заикаться и
скрипеть, вместо того чтобы играть свою партию
"красиво".
- Меня никогда не просили играть некрасиво
и смешно, - протестовал альтист.
- Юмор - большое искусство, - ответил
Штраус. Он обещал написать для меня
виолончельный концерт. В своих письмах
подтверждал, что не забыл обещания, что скоро
начнет писать. а годы шли... В последний раз я
встретился с ним в Вене, и он повторил то же самое.
Но пришел к власти Гитлер, началась война, и
огромный пробел в виолончельной литературе,
казалось, уже утратил свое значение.
